История Малютки Пиаф
В 1949 году Эдит Пиаф купила особняк на рю Гамбетта. Она выложила 19 миллионов франков за этот дом: обитая муаром спальня, мраморный пол в столовой, мозаики на стенах ванной, гостиная столь огромная, что Пиаф всерьез предлагала передвигаться по ней на роликах… Себе она облюбовала комнатушку привратника. Кушетка, пара потертых кресел, тяжелый стол. И шнур с шелковой кисточкой - он приводил в действие почтенный пожилой механизм, отворявший парадное. Эдит Пиаф обожала поставить кресло у окна и дергать за шнур, любуясь тем, как распахивается дверь ее собственного дома.
Говорят, что однажды она не то гордо, не то горько заметила: "Если записать имена всех моих любовников, получилась бы телефонная книга". Перечень домов, где ей доводилось жить, тоже, пожалуй, потянул бы на справочник по французской недвижимости. Обе эти книги вместе - два тома комментариев и разъяснений к довольно простой, в сущности, истории. О человеке, с избытком наделенном талантом и лишенном элементарного навыка - умения жить нормально.
От борделя до отеля
Ее первым настоящим домом следует считать публичный. Тут нет и попытки каламбура: Эдит Джованна Гассьон провела детство в борделе. Больше того, именно тут она увидела свет, хотя родилась как раз совсем в другом месте. Родилась она 19 декабря 1915 года под фонарем на улице Бельвиль в Париже. Если учесть, что дело происходило ночью, папа Луи был уличным акробатом, а мама Анита уличной же певицей, то место нельзя не признать подходящим.
Была она слепа от рождения или ослепла в младенчестве, никто впоследствии выяснить не смог. Даже через пару лет, когда Луи Гассьон выбрался в отпуск из траншей Первой мировой, он не подозревал, что его дочь слепа. Но ему хватило и того, что он увидел. Анита давно удрала с новым кавалером, препоручив Эдит заботам родителей-алкоголиков. Молоко пополам с красным вином на завтрак, тряпка, пропитанная красным вином, вместо соски, вечерние походы в трактир на улице Рампоно, где бабка выдавала лопотание двухлетней малютки за пение, а в качестве гонорара просила себе стаканчик того же красненького…
Луи Гассьон спешно сочинил письмо в Берне, в Нормандию. Его матушка Луиза служила там кухаркой в борделе у своей двоюродной сестры Мари. И вскоре девочку перевезли из парижских трущоб в куда более приличные условия. Полезный для здоровья воздух, вдоволь еды, хороший уход, а уж ласки! Бабушки Луиза и Мари сдували с внучки пылинки, а девицы исступленно баловали Эдит, обретя в ней свое, не рожденное за профессиональной занятостью, чадо.
Здесь-то, когда Эдит наконец отмыли в трех водах и очистили ей глаза от засохшего гноя, и выяснилось, что девочка не видит. Она научилась ходить на ощупь, различать девушек по запаху духов, а постоянных клиентов по качеству ткани пиджаков и колючести щетины. Она любила сидеть в гостиной и слушать рояль. Когда позволяли, сама взбиралась на табурет и слепо тыкала в клавиши. И пела, гордо поясняя, что училась в Париже на улице Рампоно.
Быть может, она бы и восприняла окружающий мрак как должное, но участливые девицы наперебой щебетали про добрых докторов, которые ее непременно вылечат, про яркое солнышко и голубое море… Ей очень хотелось видеть. Бордель и впрямь не скупился на докторов, но никакие изощренные процедуры эффекта не давали. И бабушки обратились за помощью к небесам. Самой почитаемой в окрестностях святой была Тереза из Лизье. В августе 1921 года в ее храм и нагрянула удивительная процессия. Бордель явился на богомолье полным составом: девицы в самых приличных платьях, темные тона, строгие шляпки, косметики ноль. Выдавали их лишь яркие лаковые туфли на высоченных каблуках, но другой обуви у большинства просто не было. Мадам Мари принесла торжественный обет - пожертвовать храму 10 тысяч франков, если Эдит прозреет. Святую Терезу не торопили, ей дали неделю сроку.
Святая протянула с чудом до вечера седьмого дня, когда лихорадочное ожидание уже сменилось безнадежным унынием. За последним ушедшим клиентом заперли дверь, девицы разбрелись по комнатам в одиночку переживать крах религиозных представлений, бабушки лили слезы, а Эдит все сидела одна за роялем в гостиной и даже не прикасалась к клавишам. Наконец Луиза подошла к внучке.
- Пойдем, моя маленькая. Уже пора спать.
- Нет, бабушка Лу. Нет! Еще чуть-чуть!
- Но что "чуть-чуть"? Ты ведь не играешь даже.
- Но я смотрю! Они же такие красивые!!! - и Эдит указала на щербатый строй черно-белых клавиш бордельного рояля…
Так, во всяком случае, она сама потом не раз описывала чудо о собственном прозрении. И всю оставшуюся жизнь верила в чудеса. В приметы, в знамения, в духов, в вещие сны. А когда их не хватало, ничтоже сумняшеся придумывала сама. И громко оповещала окружающих о предначертаниях свыше, чтобы хоть как-то объяснить собственные действия, никаким объяснениям не подлежавшие.
…Ее счастливое детство закончилось через два года. Луи Гассьон вернулся к уличной работе и забрал дочь в Париж обучать ремеслу. Но вскоре отчаялся вылепить из Эдит акробата, досадливо признав: "У этой девчонки ни черта ни в руках, ни в ногах! Все ушло в глотку!" Впрочем, против такого варианта он тоже ничего не имел. Сальто крутил он, а она пела, обходя зевак со шляпой или коробкой. Хватало на комнату в дешевом отеле и на ужин в трактире рядом. В удачные дни - даже на рюмочку абсента, который папаша Луи уважал.
От предместий до Пигаль
Десять лет спустя Эдит вышла на улицу зарабатывать проституцией. Был промозглый осенний вечер, а она была маленькая - чуть больше метра пятидесяти ростом, и нога тридцать четвертого размера, - щуплая и грязная. Но мужчины в районе Пигаль разборчивостью не отличались.
- Что-то ты невесела, - усмехнулся незнакомец в номере отеля, стягивая свитер.
- Мне не хватает десяти франков, чтобы похоронить дочь, - ответила она.
- М-да… А жизнь не такая уж веселая штука, а малютка? - протянул мужчина. - Но ты не вешай нос, ладно?
Он сунул десять франков и ушел. Она сказала правду.
Эдит сбежала от отца, когда ей не исполнилось и шестнадцати. Когда поняла, что зарабатывает больше, чем он, а хозяевам отелей решительно все равно, кому сдавать комнату с койкой без простыней и тазиком в углу. Каждое утро она выходила на улицу, наскребала на чашку кофе и начинала петь.
Единственный раз в жизни она попробовала жить иначе, когда встретила Луи Дюпона по прозвищу Малыш. У него были чудесные светлые волосы, которые Луи для торжественных случаев смазывал подсолнечным маслом. Они с Эдит поселились вместе. Ели, сидя на кровати, из консервных банок, потому что ни стола, ни посуды в комнатенке не было, пока Малыш не стащил где-то пару чашек и ложек (против тарелок восстала Эдит, заявив, что не желает их мыть).
При этом он был честным малым. Просто работы каменщика найти никак не удавалось, вот и приходилось промышлять чем попало. Однако допустить, чтобы его избранница пела на улице, Луи-Малыш не мог. И Эдит уступила. Должно быть, это была ее первая большая любовь. Она устроилась на работу в мастерскую похоронных венков с фальшивым жемчугом и в семнадцать лет родила дочку Марсель.
Очень скоро Луи обнаружил, что его любовь понятия не имеет о том, что девочку нужно вовремя мыть, пеленать и, наконец, хотя бы кипятить для нее молоко, а не поить прямо сырым, всыпав туда пригоршню сахара "для питательности" и размешав пальцем. Впрочем, ровно в тот же момент Эдит обнаружила, что больше Луи не любит, а погребальные венки годятся покойникам, но живому на них не прокормиться. Она бросила "семейное гнездышко", бросила мастерскую, бросила Луи и переехала в другой отель. И стала петь на улицах с Марсель в коляске. Подавали гораздо больше.
Стирать Эдит так и не научилась, и, если девочка пачкалась, приходилось "делать" пару улиц сверх плана и покупать новую одежку. Ей нравилось так жить. Но когда однажды вечером она уложила Марсель спать и ушла, как обычно, в кабак, а Луи-Малыш пробрался в отель и унес дочь, Эдит горевала недолго. В конце концов, без двухлетней малютки работать было проще. Вскоре Марсель умерла от менингита.
…Эдит дрейфовала с темным током парижских улиц. И из облюбованных папашей Гассьоном предместий ее довольно скоро вынесло туда, куда и стремилось течение, - на Пигаль. К проституткам и сутенерам, алкоголикам и ворам, бродягам и нищим. К морали двора объедков, к аляповатому убожеству бандитского шика и решению мировоззренческих проблем посредством сбрасывания тела в Сену. И было бы сусальной глупостью восклицать в этом месте, как много она страдала и через какие мерзости прошла. То есть, когда по три дня кряду не хватало на ужин, она, конечно, мечтала о более сытой жизни. Но уж на четвертый-то наверняка набиралось на еду и выпивку. А страдать из-за грязных простыней удел тех, кто хоть раз в жизни спал на чистых. Сравнивать Эдит могла разве что с нормандским борделем, так ведь ей не хотелось быть проституткой! Ну да, сама она, правда, тоже жила с сутенером, но это же был очень добрый сутенер. Он даже не заставлял ее торговать собой, потому что неплохо получал с песенных заработков. И сквозь пальцы смотрел на ее поиски большой любви. Эдит постоянно искала большую любовь. И находила обычно среди моряков и солдат Иностранного легиона: у них была такая красивая форма.
А Луи Лепле был совершенно не в ее вкусе: седеющий холеный блондин с наманикюренными ногтями. Он подошел к ней на улице - она как раз пела про бедную соблазненную девочку из предместья - и протянул крупную купюру. И завел волынку про талант. Эдит уже изготовилась послать его как следует, когда он пригласил ее выступить в кабаре Gerny's на Елисейских полях, владельцем которого, собственно, он и был.
Через две с небольшим недели с легкой руки "папы Лепле" она стала Эдит Пиаф, и о ней заговорил весь Париж. Gerny's не было ни самым знаменитым, ни самым престижным кабаре. Но здесь собиралась богема. И сам Морис Шевалье после выступления Эдит пригласил ее за столик и попросил позволения угостить бокалом шампанского. Она лепетала слова благодарности и переживала за платье. Пиаф сама его, маленькое и черное, связала, но заканчивала уже в день премьеры и успела доделать только один рукав. Маккуин с Готье еще не родились, и оценить смелость наряда было некому. Лепле пришлось одолжить у кого-то шелковую накидку, которая и прикрывала плечи Эдит. Так вот, эта скользкая шелковая штуковина все время сползала!
Луи Лепле был человек со связями. Эдит пригласили выступить на радио, потом - гостьей на званый ужин с участием какого-то министра (где она, разумеется, принялась пить из чаши для омовения пальцев; во многом за этим ее и приглашали), и шла уже речь о больших концертах, когда случилась крупная неприятность. Пиаф все еще жила на Пигаль. И ее компания таскалась в соседний с Gerny's кабачок болеть за подружку. В кабаре их, конечно, не пускали, но и соседства оказалось достаточно, чтобы утонченный гомосексуалист Лепле свел знакомство с сутенерами с Пигаль. Что было дальше, толком не известно. Но очередной любовник Лепле оказался из числа знакомцев Эдит. И не нашел ничего лучше, чем застрелить "папу". Что там между ними вышло, кто ж их, прости Господи, разберет. Но Эдит Пиаф была слишком явным мостиком между убийцей и жертвой. Ее обвинили в соучастии. Потом-то обвинение сняли, но два года Пиаф не могла выступать. Даже перед сеансами в провинциальных кинотеатрах, стоило ей появиться на сцене, из зала кричали: "Убийца!" И даже ее могучего голоса не хватало, чтобы перекрыть эти крики.
Елисейские поля
Раймон Ассо был, наверное, единственным, кто мог изменить ее судьбу. Да он и изменил, он создал великую певицу Эдит Пиаф. На остальное не хватило сил.
Пиаф познакомилась с ним в краткий период первого взлета в Gerny's у Лепле. И нашла его, когда перед ней захлопнулись все двери. Остальные обитатели Елисейских полей и окрестностей предпочли забыть имя Пиаф. Ассо вспомнил.
Он тоже служил в свое время в Иностранном легионе, да еще и в Африканском кавалерийском корпусе. Так что покорить сердце Эдит ему не составляло труда. Он, правда, был женат, но поначалу все обходилось гладко, он ведь занимался своей работой, создавал новую звезду. Ассо был превосходным менеджером и продюсером. Он поставил шоу Эдит Пиаф, начиная с ее жестов и кончая установкой света. Он подбирал для нее репертуар, и сам писал песни, заключал контракты с крупными кабаре, концертными залами и студиями звукозаписи, он делал ей прессу. А еще он снял для нее номер в хорошей гостинице. Двухкомнатный номер с ванной - первой в ее жизни.
Но должен же он был хоть для вида возвращаться домой к жене. И номер Эдит тут же заполнялся ее свитой с Пигаль. Сама она уединялась в ванной поболтать с близкими подругами или украдкой помиловаться очередной мимолетной любовью. Кроме того, ванная служила еще и кухней. Пиаф прослышала, что иметь повара-китайца - это шикарно. И наняла китайца Чанга, который прямо в ванне разводил огонь и стряпал что-то замысловатое. Потом вся компания отправлялась в ночной рейд по барам и ресторанам, и, если у Пиаф были деньги, она поила всех посетителей шампанским. Если не было, она проделывала то же самое в долг.
А утром являлся Ассо, и тряс ее, как нагадившего щенка, и разгонял спящий на полу вповалку сброд. Он ни черта не боялся. Стоило кому-то попытаться завязать драку, глаза его становились ледяными и он тихо произносил: "Ваше прикосновение будет мне очень неприятно". Действовало безотказно. Он пытался все изменить.
- Если ты хочешь петь, прекрати шляться! - цедил он.
- Мой голос от этого не страдает! - отбивалась похмельная Эдит.
- Страдает твоя карьера! Хорошая певица не таскается по кабакам в компании ублюдков!
- Ну да, скажи еще, что она день и ночь читает Библию!
- Да, и читает тоже! И не только Библию! Она не таращит пьяные глаза при упоминании Бодлера. А узнав, что это поэт, не просит номера его телефона, чтобы он написал для нее песню!
- Ну и плевать! Я - с улицы. Все это знают. А кому не нравится, пусть катятся подальше!
- Так они и сделают! Все! И тебе придется снова голосить за кусок хлеба перед своими дружками с Пигаль!
Но дальше было пора уже ехать на репетицию. Или на запись, или к модельеру на примерку концертного платья - у Пиаф был чудовищный вкус, Ассо приходилось контролировать и это. Раймон Ассо любил ее. Но всякому пигмалионству положен предел, хотя он и бросил в итоге жену и переехал к Эдит. Наверное, поздно: она успела стать знаменитой певицей, оставшись уличной девчонкой. Она всю жизнь ходила по кабакам и поила за свой счет первых встречных. И каждый ее дом был похож на вокзал обилием случайных и ненужных людей. И любовь, по ее мнению, кончается, если не вспыхивают хоть раз в три дня ссоры с битьем посуды. А изменять и бросать - в этом она была свято уверена - нужно первой, чтобы не попасть потом в глупое положение. И не успел еще призванный на Вторую мировую войну Ассо добраться до своей части, как она обзавелась новым любовником. Этот новый, кстати, был благороден и рафинирован. Пиаф долго подозревала, что он болен какой-то скверной болезнью, на том основании, что ее избранник принимал ванну два раза в день.
Дорога на Пер-Лашез
Жан Кокто восхищался Пиаф. Он был с нею дружен, написал для нее пьесу, посвящал стихи. И заметил однажды, что ее гений саморазрушителен: она поет не щадя себя, на износ. То есть ошибся даже великий Кокто, что уж говорить о других.
Она действительно сжигала себя и жила на износ. Только к ее гению это отношения не имело. Эдит Пиаф безбожно пила. И вставала хмельная на четвереньки и ходила по ресторанам, облаивая ошалевших посетителей. А однажды дома заметалась по спальне, умоляя спасти ее от отвратительных мохнатых сороконожек, которые ползут изо всех щелей. С приступом белой горячки ее увезли в клинику. Не в первый и не в последний раз: от алкоголизма она лечилась четырежды. А от наркомании дважды. Наркомания началась с того, что с дружной пьяной компанией где-то на гастролях она влетела в аварию и сломала два ребра. На следующий день был концерт. Петь с поломанными ребрами - это примерно то же, что бить чечетку со сломанной ногой. Но Пиаф не отменила выступления. Ей пришлось вколоть морфий, и снова были овации и восторги. А потом она кололась беспрерывно несколько лет, прямо сквозь одежду, впопыхах, чтобы никто не видел. И за каждую новую дозу отдавала старым и новым друзьям с Пигаль чуть не все свои баснословные гонорары.
Что оставалось пускала по ветру. Покупала виллы, до которых так ни разу и не добралась, заказывала у самых знаменитых кутюрье платья, которые никогда не надевала, обнаружив, что они ей не идут, осыпала платиновыми запонками и зажигалками каждого нового возлюбленного, которые менялись все так же часто. Она просто не понимала, что можно жить иначе. Ей было привычнее просыпаться без гроша, чтобы за день заработать снова, а за ночь опять все спустить. И суммы заработков не играли роли.
А ее гений как раз и вытаскивал ее, когда казалось, что все уже кончено. Из четырех автомобильных аварий и гепатитной комы, из клинической смерти, алкоголизма и наркомании. Она сбегала на сцену от собственной жизни, изменить которую не умела и не могла. На сцене все было просто. Круглый белый луч застывал на ее маленькой фигурке, она прижимала ладони к бедрам и начинала петь. Те, кто слышал ее вживую, говорят, что голос Пиаф заполнял без остатка любое пространство, будь то маленькое кабаре или огромный концертный зал. Или весь любимый ею Париж. В 1962 году, меньше чем за год до смерти, она пела с Эйфелевой башни "Non, je ne regrette rien", и за много кварталов люди распахивали форточки, чтобы впустить бьющийся в стекло голос Эдит Пиаф.
…Судьба успела подарить ей еще две большие любви. Первую - с Марселем Серданом, знаменитым боксером и чемпионом мира. Он был очень сильным и добрым. Но еще он был женат и растил троих детей. И совсем запутался в случившейся любви, и не только не удержал Эдит от круговорота ее саморазрушения, но и сам угодил туда же, разрываясь между семьей, тренировками и вечеринками с Пиаф. Он удостоился от прессы язвительного титула "светского боксера", а свой настоящий чемпионский титул проиграл. Ну и плевать, Эдит все равно его любила. Как раз для него она купила тот дом на рю Гамбетта, где поселилась в привратницкой. В громадной гостиной она хотела устроить спортзал для Сердана. Это были ее самые счастливые дни. Однажды она явилась домой с огромной связкой воздушных шаров. Шла по улице и увидела рекламу спортивного магазина, который обещал каждому покупателю пары теннисных туфель красный шар в подарок.
- О Боже, - рассмеялся Сердан. - И сколько же пар ты купила?
- Не знаю. Сколько влезло в машину. Понимаешь, я вдруг вспомнила, как мечтала в детстве о теннисных туфлях. И о воздушных шарах тоже. Я по отдельности о них мечтала, понимаешь? А тут все вместе.
Они весь день потом гоняли по гостиной эти красные шары. Через месяц с небольшим у нее были концерты в Америке, и она вдруг прислала телеграмму, что жить без него не может и умоляет срочно прилететь. Он вздохнул, как мог объяснился с женой, отложил тренировки и сел в самолет, который рухнул в океан где-то у Азорских островов.
А за год до смерти она встретила Тео Сарапо. Вернее, Тео Ламбукаса - псевдоним Сарапо она сама ему придумала, потому что по-гречески это значит "я тебя люблю", и уж это-то она знала, водились у нее в прежние времена и греки. Они познакомились в больнице. Пиаф в основном там уже и жила, выбираясь только на сцену. Он носил ей цветы и делал прически, колдуя над непосильной задачей - хоть как-то скрыть то обстоятельство, что волос у нее с каждым днем остается все меньше. Он ведь был парикмахером. А мечтал стать певцом. И еще он был влюблен в Пиаф всю свою жизнь.
Ему было 27 лет, а ей 47, и она уже все понимала. Кроме одного: зачем он так умоляет ее выйти за него замуж? Ее, одной ногой стоящую в могиле, изуродованную алкоголизмом и наркоманией, с распухшими скрюченными суставами, почти без волос и опять почти нищую. Но она все-таки согласилась. Это был второй ее брак. И, в отличие от первого, мимолетного и почти не замеченного ею самой в наркотическом бреду, счастливый - тихим счастьем осеннего дня, тем более теплого, что впереди зима.
Ее похоронили на Пер-Лашез. Епископ Парижский преклонял колени у ее могилы как частное лицо - Ватикан запретил отпевать грешницу Пиаф в храме. Через семь лет в той же могиле упокоили и Тео. Он погиб в автомобильной катастрофе. А до этого редко бывал на кладбище. Он ведь стал-таки певцом, но, чтобы свести концы с концами, петь ему приходилось только за границей. Во Франции все его заработки подлежали немедленному аресту в счет уплаты долгов покойной супруги. Эдит Пиаф покинула этот мир, задолжав 45 миллионов франков, и мир не простил ей долгов.
Copyright © Юрий Зубцов